Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Нелли Шульман

— После такого изысканного обеда, господа, мы вам сыграем не менее изысканную музыку. Месье Моцарт, друг мадемуазель Бенджаман, прислал нам партитуру "Дона Жуана". Мадемуазель Бенджаман сейчас споет нам арии донны Анны.

Констанца, — она была в роскошном платье цвета слоновой кости, отделанном алансонским кружевом, в белокуром, пышном парике, приняла у лакея чашку кофе. Незаметно посмотрев на Марата, девушка повертела острым носком туфли. "Он меня не узнает, — усмехнулась Констанца, — вот и славно. Да и как узнать — он видел откатчицу в бедном платье, да еще и в темноте. А тут — красавица из лучшего салона Парижа".

Она обернулась и посмотрела на балкон — двое невысоких мужчин, дымя сигарами, о чем-то разговаривали. "Дядя Джон уже четверть часа там стоит, — озабоченно подумала Констанца, — что ему надо от Антуана?"

Жанна присела рядом, и неслышно усмехнулась: "Месье Марат тебя прямо глазами пожирает, Констанца".

Девушка взглянула на некрасивого, сухощавого, смуглого мужчину в хорошо сшитом сюртуке. Он выбил табак из трубки и покраснел: "Вам нравится Париж, мисс ди Амальфи? Я жил в Лондоне, эти два города совсем не похожи".

— Я много времени провела в Париже, месье Марат, — спокойно ответила Констанца, — еще ребенком. Да, нравится. А где же ваш верный спутник, месье Робеспьер — он как после обеда ушел в библиотеку, так и не появился? Сейчас, — она посмотрела на гардеробную, — мадемуазель Бенджаман переоденется в концертное платье и нас ждет наслаждение ее голосом.

— Я уже тут, — смешливо отозвался невысокий, легкий человек, с красиво уложенными, белокурыми волосами, что прислонился к двери. "Я прошу прощения, дамы, что я вас оставил, но, — он похлопал по блокноту, что был у него в руках, — никогда не знаешь, когда тебя посетят гениальные мысли. Вот, — он оглядел гостиную, — послушайте:

— Разум человека сходен еще с земным шаром, на котором он живет: половина его погружена во тьму, в то время, когда другая половина освещена. Народы Европы сделали удивительные успехи в том, что называют искусствами и науками, и, кажется, они остаются невежественными в отношении элементарных понятий общественной морали; они всё знают, кроме своих прав и своих обязанностей, — начал Робеспьер звенящим голосом.

— Откуда происходит это смешение гения и глупости? Оно происходит от того, что в стремлении добиться мастерства в искусствах, надо следовать своим страстям, тогда как для защиты своих прав и почитания прав другого надо победить свои страсти. Есть в этом и другая причина. Короли, от которых зависит судьба земли, не боятся ни великих геометров, ни великих художников, ни великих поэтов, а страшатся непреклонных философов и защитников человечества.

— Таких людей, как вы, месье Робеспьер, — сказала Жанна, когда он закончил. "Вы прекрасно пишете, очень вдохновенно".

— Говорит он еще лучше, — добродушно заметил Марат. "Все-таки делегат третьего сословия Артуа в Генеральных Штатах. Следующим летом мы его там и услышим".

— Благодарю вас, мадемуазель де Лу, — Робеспьер склонился над ее рукой и девушка зарделась. "Мне очень ценна ваша похвала".

Марта помолчала, и положила руки на клавиши

— Для того, чтобы люди получили представление о своих правах и обязанностях, месье Робеспьер, — недостаточно страстных выступлений с трибуны. Вы, — она внезапно повернулась и посмотрела на мужчину зелеными, холодными глазами, — избраны от сословия буржуазии. Вы сами — получили отменное образование, и выступали перед его величеством королем Людовиком с приветственной речью, когда он посетил ваш лицей.

— Он даже не вышел из кареты, — хмыкнул Робеспьер, устраиваясь в кресле, зажигая сигару. "Шел проливной дождь, семь сотен детей и подростков ждали его, а он даже не вышел из кареты, с этой своей, — губы мужчины презрительно искривились, — австриячкой".

Марта вздохнула: "Месье Робеспьер, кучки юристов в Генеральных Штатах недостаточно для того, чтобы изменить страну, поверьте мне. Необходимы дороги, промышленность, всеобщее начальное образование…, - она стала загибать пальцы.

— Необходимо, прежде всего, избавиться от церкви, этого паразита…, - гневно раздул ноздри Робеспьер и осекся. Мужчины поднялись — она стояла в дверях, высокая, величественная, с распущенными по плечам, темными, тяжелыми волосами. "Музыка, — сказала Тео, улыбаясь гранатовыми губами, — объединяет всех, господа. Великая музыка — особенно. Сейчас мы позовем его светлость и нашего великого химика, — она хлопнула в ладоши.

Джон затушил сигару в фарфоровой пепельнице: "Месье Лавуазье, просто подумайте. Я уполномочен его величеством королем Георгом. Мы согласны на любые ваши условия — лаборатория, особняк, пособие от нашего короля…, Я просто, — герцог помолчал, — питаю слабость к гениям, месье Лавуазье, и считаю своим долгом, как бы это выразиться…"

— Переманивать их под покровительство своего монарха, — лазоревые глаза Лавуазье заблестели смехом. "Я польщен, ваша светлость, но я француз и буду работать во Франции".

— Лагранж работал в Берлине, — вздохнул Джон.

— Лагранж вернулся в Париж, — отрезал Лавуазье. Спохватившись, он развел руками: "Я очень благодарен вашему предложению, но, ваша светлость — нет. Пойдемте, нас зовут".

Вернувшись в гостиную, Джон мельком посмотрел на жену. Он чуть покачал головой, опускаясь в кресло. Та прикусила губу и углубилась в ноты.

Констанца незаметно протянула руку. Лавуазье, коснувшись ее ладони, одними губами сказал: "Потом".

Девушка кивнула и покачала ногой: "Надо будет взять интервью у Марата для The Times. Он будет ниспровергать основы, звать к бунту, читателям такое понравится. Завтра же ему напишу".

Гостиную наполнил низкий, страстный голос Тео. Марат, взглянув на лицо друга, удивился: "Да что это с ним?". Робеспьер сидел, обхватив колено руками, не отводя глаз от смуглых, раскрасневшихся щек. Она была в платье темно-красного шелка, волосы были перевиты кораллами, к плечу была приколота бархатистая, распустившаяся роза — цвета крови.

Тео закончила арию, закрыв глаза, глубоко, прерывисто дыша. Робеспьер поднялся: "Теперь я вижу, что во Франции может быть только одна королева — мадемуазель Бенджаман".

В подъезде было темно. Констанца, остановившись на нижней ступеньке лестницы, — она была выше Лавуазье, спросила: "Что он хотел от тебя, дядя Джон?"

Лавуазье усмехнулся. Нежно сняв с ее головы парик, поцеловав стриженые, рыжие волосы, мужчина добродушно ответил: "Звал меня переехать в Англию, дорогой месье Констан".

— Очень надеюсь, что ты не согласился, — выдохнула девушка. Почувствовав его медленный, нежный поцелуй, она простонала: "Когда уже, Антуан?"